Представляем вашему вниманию интервью с Сергеем Калугиным — музыкантом, участником группы «Оргия Праведников», автором музыки, текстов, человеком очень интересным и думающим.
Почитав различную информацию, послушав кое-что, я пришла к выводу, что группа у вас неоднозначная хотя бы потому, что у вас смыслы в текстах двойные, тройные и так далее. Скажите, как вы дошли до таких текстов?
Как дошел до жизни такой? Понимаешь, двух-трех-четырех и более слойность — это вообще признак нормального искусства, каким оно должно быть. Вот почему так завораживают аллегории эпохи Возрождения? Потому что в них содержатся целые пласты культуры, в одном произведении их может быть несколько. В этой связи я люблю приводить в пример любимого Профессора — Толкиена. Толкиен — профессор филологии, католик, глубоко верующий человек, великолепно знающий историю, культуру, создал кучу языков, написал целую биографию своего мира. И только после того, как был создан этот колоссальный бэкграунд, в качестве вершинки айсберга появился «Властелин Колец». Он и сам нам представляется грандиозным, но если копнуть, то за ним откроется бездна... Именно ощущение бэкграунда и придает произведению искусства весомость, ты ощущаешь, что столкнулся с чем-то великим, пока еще не понимаешь, о чем речь, но тебе уже ясно, что это неспроста. Именно эта интрига и завораживает. А вот если художник сам по себе мало что представляет, то и глубины в его произведении не будет, все уже понятно с первых строчек, с первого взгляда, и это вызывает скуку.
Если я правильно поняла, нужно, чтобы за произведением стоял какой-то пласт, бэкграунд.
Совершенно верно. Когда есть глубина, высота, игра смыслами, пластами, есть интертекстуальность и прочая петрушка, это служит исключительно для нагнетания энергетической мощи произведения, а вовсе не для того, чтобы добиться эффекта капустника или показать, какой автор крутой. В произведение закладывается послание, мессэдж, он всегда один и, как правило, сводится к простой мысли, например: «Без труда не вынешь и рыбку из пруда». Но, поскольку мы в жизни эти простые вещи постоянно забываем, вот и приходится каждый раз брать эту мысль и как бы рождать ее заново, заинтриговывать слушателя, заворачивать ее в колоссальное количество одежек. Только поданная в таком виде мысль снова начинает сверкать, как будто она только-только появилась на свет. Собственно, в этом и состоит задача художника: сдуть вековую пыль со старой истины и заставить ее играть новыми красками.
Откуда у вас появился интерес к этим всем образам: к эпохе Возрождения, мистике? С детства или потом к этому пришли?
Я очень рано начал ощущать, что с миром происходит что-то странное, что те вещи, которые вызывают во мне резонанс, на которых я воспитан, которые я ощущают внутри себя на клеточном уровне, в современном мире либо игнорируются, либо запрещаются, и сама жизнь строится по каким-то незнакомым мне принципам. Как у Юрия Наумова: «И я стою здесь, как завороженный, да все смотрю, как новорожденный: А ну, еще покажи!..» Естественно, я стал разбираться, что происходит. И вот этот интерес меня автоматом привел к — не скажу, что к изучению, я не ученый — но к чтению, к анализу традиционной европейской культуры. А потом от этой культуры корешочки-то пошли дальше, уже и в архаические культуры, и в параллельные какие-то вещи... Словом, до культурного базиса человечества сейчас мало кому есть дело.
Но вам — есть.
А у меня выбора нет. Я ведь занимаюсь искусством, а искусство не может свалиться с потолка. Оно растет на всем том, что сделано человечеством до этого момента. Это надо знать, и в этом надо ориентироваться. Всегда, когда у меня спрашивают, каким образом писать стихи и что для этого нужно, я отвечаю, что для этого прежде всего нужно очень много и хаотически читать. Я в свое время читал книжки по печному делу, по пчеловодству — мне было интересно. В результате это дало парадоксальный эффект: работая над каким-то текстом, я порой нахожу совершенно неожиданный образ, потому что у меня в голове переплетаются самые разнообразные вещи. Когда Ахматова говорила о соре, из которого растут стихи, она, скорее всего, и имела в виду то, что все воспринятое в жизни человеком ложится слоем гумуса, в котором вначале возникают корешки, а потом вырастает прекрасный цветок.
То есть у вас образы в текст вставляются невольно? Заранее вы не продумываете, конкретно о чем будете писать вот эту песню...
Творчество — это интуитивный процесс под жесточайшим контролем разума. Важно не перегнуть палку ни в одну, ни в другую сторону. Потому что, с одной стороны, есть опасность создать сушеную конструкцию, в которой не будет жизни, а, с другой стороны, если поддаться исключительно чувствам, то произойдет выброс хаотической волны образов, получится кусок дерьма, из которого торчат грани бриллианта. Иосиф Бродский, Егор Летов любили такие вещи, это была их методика. Я же считаю, что более структурированные произведения имеют больше силы. По-моему, Андре Моруа сказал, что любому шедевру, созданному в состоянии экстаза, предпочтет произведение более скромное, но созданное под полным контролем и осознанием, когда творческая интуиция от начала и до конца находилась под контролем разума, и человек понимал, что он делает.
А на других языках писать песни не пробовали?
Я не знаю языков. То есть я могу на бытовом уровне кое-как объясниться по-английски, но с цитатами на других языках, которые мы вставляем в тексты, мне помогают друзья-филологи. Это все тоже бэкграунд: человеку понравится фраза, он заинтересуется и пойдет дальше копать...
Раз уж речь зашла о Толкиене, скажите, у вас есть песни, где вы используете образы, придуманные Профессором?
Дело в том, что я познакомился с ним очень рано, еще до того, как он вышел в печати. Когда мне было 18 лет, меня познакомили с переводчицей Толкиена Зинаидой Бобырь, и я всего Толкиена читал в самиздате. Помню свой первый визит к ней: это была уже почти ослепшая старушка, в молодости, кстати, отличавшаяся незаурядной красотой. Когда я приехал, она передо мной разложила карту Средиземья, и когда я увидел Великий северный тракт, я понял, что, кажется, пропал навсегда. И тогда же, в 18 лет, ошалев от прочитанного, я написал песню «Покой и свобода», и продолжаю петь ее до сих пор, и очень ее люблю. Она очень простая, там от Толкиена база, на которой все стоит, - ручьи, травы, горы, орлы. Никакой другой специфики там нет. Ну и вереск, конечно же. Я по вереску со Стивенсона с ума схожу. Я понятия не имел, как он выглядит, лет до 25, но песню про него уже написал. Впервые я увидел вереск в Карелии.
Вам лучше еще в Шотландию съездить.
Ну да, я ж читал, как в «Похищенном» у Стивенсона Алан Брек Стюарт с Дэвидом прятались в вересковых пустошах, я не знал, что это такое, но меня перло! (смеется)
Наверное, вы чувствовали бэкграунд.
Да-да, именно! Кстати, сейчас я читаю «Шантарам» Робертса — нам повезло, великая книга была написана в наше время, в наши дни. Это про Индию. Я лет 15, а то и 20 лучшей книги не читал.
«Властелин Колец», наверное, ваша любимая книга. А еще какие?
«Мэри Поппинс» и «Снежная королева». Ей-богу, я ничего глубже в жизни не читал. Самые вершины Кастанеды только приближаются к Андерсену, при том, что Кастанеду я очень люблю. А уж «Мэри Поппинс» - это вообще запредельная книга! Я ее начал читать с четырех лет, как научился читать, читаю до сих пор и буду продолжать читать, потому что в книге сказано все самое главное.
Помнится, читала такое мнение относительно сказок вообще и «Властелина Колец» в частности: человеку, уставшему различать перемешанное в жизни зло и добро, хочется увидеть их в сказке по отдельности, хочется убедиться, что добро побеждает.
Он видит в сказке поляризацию — белое и черное, то, что мы забываем в серых буднях. Толкиен это очень хорошо знал, поэтому он писал не философский роман, не книгу о войне, не биографию, а сказку. Сказку о добре и зле. Это здорово.
Скажите, вы романтик? Или все-таки реалист или философ?
Замечательно! Сейчас я встану в позу и скажу: «Я романтик!» (смеется) Потом встану в другую позу и скажу: «Я философ!» Народ прочитает и скажет: «Тьфу, да ты просто дурак!» Не знаю... Романтизм — это умение оставаться ребенком.
У вас на сайте написано, что еще любимая «Божественная комедия» Данте. За что вы ее любите?
Сложно ответить. Это книга-восхождение. Потому, наверное, что это краеугольный камень европейской культуры. Если ты хочешь понять Европу, надо читать «Божественную комедию». Слава богу, великолепный перевод Лозинского достаточно адекватно все это передает. Кстати говоря, я ее не дочитал до конца. И не просто так, а абсолютно осознанно. Почему все говорят: «Ад» Данте удался, «Чистилище» поскучнее, а «Рай» вообще какая-то ерунда!» Все очень просто. Дело в том, что мы все тут живем в аду. Нам это ближе, мы знаем, о чем идет речь. «Чистилище» уже очень немногие понимают, а «Рай» не понимает уже никто. Потому что для того, чтобы воспринять, что Данте пишет в «Раю», нужно знать на собственной шкуре, что такое райские вибрации и понимать, о чем он говорит, какими терминами оперирует. Я с полным погружением дошел до предпоследнего слоя чистилища, и у меня перегорели лампочки. Я перестал понимать, о чем идет речь. Эта книга не просто любимая, это книга, к которой я все время возвращаюсь, чтобы попытаться проползти еще на ступенечку выше.
Вдохновение из нее черпаете?
Да из всего, но очень во многом и из нее. В 12 лет впервые прочел «Ад» - у меня есть роскошная книга с иллюстрациями Гюстава Доре, изданная в 1945 году. Я открыл — и, как с «Властелином Колец», сразу понял, что пропал. И, конечно, перевод Лозинского оказал огромное влияние на мой словарь, на мой язык. Огромное количество речевых оборотов мною восприняты именно оттуда.
В вашей новой песне «Шитрок» тоже явственно ощущается бэкграунд. У меня такое двойственное мнение о ней сложилось...
Непонятно: похвалил, обругал, обижаться или смеяться?
Именно! Это стеб такой или о наболевшем?
Знаете, в жизни ничего просто так не бывает. В песню вложен целый клубок чувств, который нас самих захватывает. Мы и любим, и ненавидим, и стесняемся, и на шею готовы кинуться... Мы им и являемся, и категорически не хотим им являться, и выбора у нас нет, потому что никого не парит — хотим или не хотим, мы все равно будем этим являться. И этот клубок чувств выражен таким образом. Кому-то мы угодили в самое сердце, потому что об этом думает каждый русский рок-музыкант. Мы тут все в очень тяжелой ситуации. Когда мы задумываемся о собственной судьбе, о том, что мы тут вообще делаем и как, возникает много мучительных мыслей. И произошел такой выплеск. Однозначно я эту песню сам не понимаю, потому что сами мои чувства неоднозначны. Нам хотелось дать по морде всем тем, кто считает, что в России рока нет, и мы выбрали такую изощренную форму. И тут тест: когда человек слушает западную музыку, а потом не слышит, что же мы сделали с музыкальной точки зрения с этим шитроком, он тут же и проверяется на то, что он действительно в музыке понимает.
Где-то я такое ваше мнение интересное слышала о том, что есть четыре уровня творчества: первый — писать сложно о простом; второй — писать сложно о сложном; третий — писать просто о простом; и четвертый — писать просто о сложном.
Это не я придумал, это Зинаида Гиппиус, моя любимая поэтесса, это ее градация, и тут ни прибавить, ни убавить.
А вы сейчас на каком уровне, как считаете?
Я думаю, что все-таки в последнее время у нас просто о сложном стало получаться. Тот же «Путь во льдах» - это очень просто об очень сложных вещах. Глядя в ретроспективе на то, что я делаю, я вижу все эти стадии, мы их проходили.
Получается, каждому человеку дается столько информации, сколько но в состоянии принять. Кто-то увидит в этом высший смысл, а кому-то просто будет интересно послушать хорошую музыку.
Если такое происходит, это тоже хорошо. Сначала человек садится на музыку, потому он начинает вслушиваться в слова и понимать, что там что-то осмысленное, а потом, поняв первую часть смысла, он начинает открывать вторую, третью и так далее. Да и музыка у нас такая же многослойная, как и тексты. В ней очень много игры, веселья, всяких скрытых цитат, аллюзий.
Может, лучше всего перед прослушиванием ваших песен сразу брать энциклопедию или открывать Интернет?
Это совсем необязательно. Чтобы понять, достаточно просто послушать, потому что первый смысл, который бросается в глаза, он и есть самый главный. Все остальное — это капустник для своих, игрища, интрига, которые помогают вещи не наскучить сразу. Я сам люблю, когда раскрывается второй, третий смысл. Очень хорошо помню, как до 25 лет считал, что Борис Гребенщиков просто пустозвон, который молотит какие-то непонятные образы. Потом когда я сам наконец дорос, я понял, о чем он, вот тут-то меня и вштырило. Понадобилось получить определенный жизненный опыт, для того, чтобы понять, что это не просто образы, а сама жизнь.
Название группы «Оргия Праведников» - это оксюморон. А у вас есть любимый литературный прием?
Я даже не анализирую. Последнее время я стал очень гордиться случаями, когда мне удается срифмовать «тебя — тебя», «себя — себя» и так далее. Я считаю, что это высший пилотаж поэтического искусства. Причем никто не должен этого заметить. Все должны это воспринять, как обычную рифму. Возвращаясь к градации Гиппиус, поясню: начинающий поэт рифмует «кровь — любовь», все смеются, он не понимает, в чем дело. Потом он узнает, что «кровь-любовь» рифмовать нельзя, потому что это избито, это шаблон. Потом он достигает первой степени мастерства: в каком-то стихотворении он рифмует «кровь — любовь» так, что никто этого не замечает. Следующий этап — когда он рифмует «кровь — любовь» абсолютно открыто, и все не только не смеются, все плачут. Это уже уровень «просто о сложном». Но есть еще один оккультный уровень — рифмовать «кровь — кровь» и «любовь — любовь»! Это уже полный Дзен! (смеется) Я могу сказать, что в последнее время мне это удается. На слух и не заметишь, потому что отвлекает информация, заключенная в словах. А насчет названия... Придумали его не мы, но когда мы его увидели, сразу поняли, что это о нас. Это уже потом мы узнали, что «оргия» однокоренное со словом «литургия» и обозначает «тайное богослужение», что «оргия» - мера длины в Древнем Египте... Словом, пошел бэкграунд. Первая трактовка, которая приходит на ум, «тайное богослужение праведников», вот и все, но звучит это настолько шокирующе, что несчастные православные срывали наши афиши. Мы часто сталкиваемся с тем, как чиновники впадают в ханжеский экстаз и запрещают нашей группе выступать в каком-то городе. Фантастическая история с восприятием. Название — просто тест на адекватность.
Вас иногда называют проповедником. Как вы относитесь к такому мнению?
Да ничего я не проповедую! Мы в собственную радость пишем музыку, я пишу тексты, мы все это соединяем, а если в этом что-то такое сквозит, то я убежден, что у нас получилось хорошо. И что все это не просто так, а зачем-то в этом мире нужно. Наверное, этот эффект и вызывает такое мнение. Мы же живем в мире, в котором люди боятся что-то утверждать, боятся ответственности за свои слова. У всех сплошные «имхо» - «по моему скромному мнению». Художник, как и пророк, всегда был интересен тем, что ему открылась абсолютная истина, и он ее проводит в мир. Понятно, что она ограничена, но действовать надо так, как будто она абсолютна. И только таким макаром в этот мир можно провести что-то, что его изменит - в ту или в другую сторону. Ты к этому призван как человек, именно этим и надо заниматься, и ничем другим. Проводить в мир свое собственное видение правды, красоты, силы. И тогда мир будет меняться. А если ты зажат, не уверен в собственных силах — ничего и не будет. Слава богу, что мы собрались такой ордой, и тут не только музыканты, тут и директор, и звукорежиссер, и наши друзья, которые нам помогают, и все мы уверены в том, что мы делаем правильное дело. Вот это и пугает людей. Они говорят: «Фу, какой отвратительный пафос, какое проповедничество!» При встрече с тем, что мы делаем, у человека два выбора: либо испугаться и убежать, либо измениться. Если это человек соответствующего уровня. Он может на десять голов быть выше нас, и все наши потуги для него детский сад. Мы не собираемся что-то втирать какому-то подвижнику, ничего хорошего мы ему сказать не можем. А вот нашим ровесникам и тем, кто моложе, мы что-то хорошее дать можем. И делаем это.
В рамках этой группы все ваши взгляды, убеждения реализуются в полной мере?
Да. И даже больше. Дело в том, что группа — это очищающий фильтр. Я сам обладаю целым рядом недостатков и как человек, и как художник, и когда ты работаешь в группе с такими же художниками, как ты, то товарищи тебе укажут на твои недостатки. В группе мы стараемся использовать позитивные стороны друг друга и компенсировать негативные. Если я в чем-то слаб, то другие в этом сильны. Допустим, если я не дотянул какой-то текст — чисто по лени, то товарищи помогут.
Однако же вы и сольным творчеством занимаетесь.
Сольный альбом у меня был всего один, а потом мы сделали сайд-проект с гитаристом Лешей Бурковым: он играл свою музыку, я читал стихи. А сольный проект... у меня были написаны какие-то песни, я позвал коллег-музыкантов, с которыми мы все это дело наворотили. Но я всегда тяготел к группе. Сольный проект была мера вынужденная — у меня не было группы, пришлось писать сольник. Потом группа появилась — и все встало на места. Сейчас мне вполне комфортно. Мы свободны, в общем, можем делать все, что угодно. Захочется нам на двоих с басистом что-нибудь сделать — мы сделаем. Понимаешь, сольный проект всегда беднее. Это все равно что сказать скульптору, который делает скульптуру для Кельнского собора: «А ты не хочешь сделать сольную выставку своих скульптур?» Ну можно, так ведь скучно получится! Одно дело, когда ты вместе с другими возвел такое чудо, гигантский собор, и неважно, что твоей скульптуры там особо не видно, но ты знаешь, что она там есть. Стоишь перед всем этим величием и понимаешь: я бы один в жизни такого бы не наворотил, а сейчас я имею отношение к чему-то грандиозному. Вот поэтому в коллективной работе магии куда больше, и счастья куда больше.
Как вы считаете, чем ваша группа отличается от всех остальных? В чем ее магия?
У нас оригинальный саунд, это большая редкость в России. В основном у нас подражают сложившемуся саунду западных групп, а нам никогда это не было интересно. Мы всегда стремились делать что-то такое, чего в мире еще не было. И это удалось. Западные журналисты это подтверждают. Все пишут: «Это что-то уникальное, с чем мы никогда не сталкивались».
Как вас только не называют: и «алхимический рок», и «бард-н-хэви»...
Если это открытие понадобится другим музыкантам, и они начнут его использовать, то термин придумают. Сейчас люди пытаются описать знакомыми терминами то, что слышат: они видят составные части этого компота и выстраивают цепочки из терминов. Быть может, в конечном счете родится краткий, емкий термин, которым это все можно будет описать. Я вообще думаю, что это просто русский рок. Русский рок на протяжении лет приобретал некие уникальные черты, но они сходились очень долго. Многие художники, которые нашли какие-то важные для русского рока вещи, не смогли их реализовать, потому что они как музыканты были слабы. Другие были прекрасными музыкантами, но им не хватало глубины в текстах. Мы пытались свести воедино все ценное, что есть в нашей русской музыкальной традиции, с нормальным европейским подходом к исполнению, звукозаписи и так далее. В принципе, я считаю, что задача решена.
Вот сейчас, оглядываясь назад, на тот творческий путь, который прошли, как вы его видите: как неуклонное движение вверх по прямой, плавный подъем по спирали или как синусоида — вверх-вниз, скачками?
Я думаю, что мы плавно поднимались. Индивидуальные падения — да, были. А сам проект медленно и верно идет вверх. У нас даже песня есть «Вперед и вверх».
Вы верите в сверхъестественную силу? И если верите, как ее себе представляете?
Очень многие вещи, которые представляются тебе в молодости сверхъестественными, с какого-то момента становятся совершенно естественными, и в них даже и «сверха» никакого нет. Прекрасна формулировка «человек — сын Божий», а Христос говорил: «Вам сказано — вы боги». То есть то, что создало мир, живет в нас. Я понимаю, что здесь впадаю в некий монизм, и христианский богослов мне запятую поставит, но мы с ним потом выпьем водки и договоримся, а сейчас недосуг. Великая власть дана человеку, и Христос не шутил, когда сказал, что если ты веришь и скажешь горе: «Свергнись в море», она это сделает. Конечно, до такой экзотики, наверное, немногие дошли, но, в принципе, живя, продолжая интересоваться миром и бытием, начинаешь ощущать, как в тебе раскрываются так называемые сиддхи, как это у индусов называется. Мне вот совершенно не нужно знать, в каком магазине что продается, я просто сразу иду туда, куда нужно. Знаю, в какой момент подойдет автобус. Все то, что называется какими-то дурацкими словами «ясновидение», «яснослышание», «телепатия», становится ординарным, обыкновенным, как валенки. Хотя я понимаю, что и на данном этапе есть вещи, которые и меня способны удивить, например, мгновенное перемещение в пространстве или появление человека одновременно в пяти местах. И если так и будешь жить дальше, то через некоторое время спокойно появишься в пяти местах сразу, причем один человек будет сортир чистить, другой с кем-то разговаривать, и это будет абсолютно нормально, и не будет вызывать никаких вопросов и желания называть это сверхъестественным. Но природа человеческая падшая, поэтому, чтобы до такого дойти, нужно быть святым, но общий вектор абсолютно понятен. Если уж даже у такого придурка, как я, какие-то вещи на автомате получаются, что уж говорить о Серафиме Саровском. Он что угодно мог делать.
Вы сказали, что у музыкантов в России много трудностей. Какие трудности у вас?
Самая главная трудность — у нас нет рок-индустрии в стране. Вообще нет, в принципе, как таковой. В Америке сотни радиостанций передают рок-музыку самых разных направлений, и даже если ты любишь самые брутальные направления хард-кора, ты найдешь радиостанцию, которая будет тебе это передавать. Функция радиостанций в чем: это фильтр, где сидят люди, просеивают информацию и то, к чему, по их мнению, стоит отнестись с большим вниманием, демонстрируют аудитории. То есть тебе открыта полная палитра информации, уже прошедшей через восприятие грамотных людей. У нас в стране — одна-единственная радиостанция играет русскую рок-музыку и выводит новые имена. Это «Наше Радио». Все. У нас полтора лейбла, которые занимаются рок-музыкой. Все. И понятно, что у этой радиостанции, у этого лейбла есть какие-то свои воззрения на тему того, какая должна быть рок-музыка, и мы не можем пойти на какое-то другое радио, если нас не взяли на «Наше». Не существует туровой системы. Любая американская студенческая группа садится в автобус и катается по городам, нарабатывает аудиторию, популярность, там это интересно, люди ходят... У нас в каждом городе один-единственный прокуренный клуб, ошалевший от необходимости давать взятки ментам и санэпидемстанциям, денег на обновление аппарата нет, аппарат там чудовищный, играть на нем нереально, но мы играем, потому что иначе никак. Мы сами себе забиваем эти туры, когда выяснили, что лейблов, с которыми можно заключать контракты, нет, менеджеров нет, продюсеров и саундпродюсеров нет... Мы построили свою студию, планируем купить автобус, чтобы маленькие города охватить... Есть уникальные точки, созданные понимающими правильными людьми: например, клуб в Новосибирске, открытый фанатом «Металлики»... Так тут другой момент: народ ходить не хочет. У нас страна шансона, массового интереса к рок-музыке нет. Если есть индустрия, интерес будет подхлестываться. В маленькой Финляндии, где народу живет в два раза меньше, чем в Москве, столько рок-фестивалей, рок-групп! И всем хватает и аудитории, и солнца над головой. Нет индустрии — нет интереса аудитории. Все взаимосвязано. Индустрию нужно поднимать с нуля. Как рок поднимался в 60-е годы в Америке? На энтузиазме. Организаторы Вудстока влетели на миллион баксов, и отбили их через 20 лет, продавая кассеты с этим Вудстоком. Это все делалось фанатами. У нас никого вообще не волнует, собираешь ты 100 человек, 200, 10 тысяч... Это ведь длинные деньги, не короткие. Результата сразу не будет. А у нас до сих пор не уверены, что будет завтра, поэтому все вкладываются в короткие проекты: получил деньги, положил их в банк на Кипре и забыл. Рок-музыка и вообще искусство — это ведь долгосрочный проект. Я как записал 20 лет назад Nigredo, он до сих пор продается. И никуда это не денется. Ну, по крайней мере, до тех пор, пока цивилизация стоит в таком виде, в каком мы ее знаем. И вот в эти длинные проекты никто вкладываться не хочет — боятся.
Кажется, это уже основная черта нашего мира — никто не верит в завтра, в то, что оно наступит...
У нас земля под ногами дрожит. Наше поколение уже пережило крушение одной цивилизации и возникновение на ее руинах другой, мы уже знаем, что мир — это пустота.
Молодежь в 80-е годы жила так, как будто у них вечность впереди, а современная живет так, будто завтра уже Апокалипсис наступит.
Совершенно верно. Моему поколению повезло — мы вдохнули воздух Вечности. Это был прорыв, как в Америке в конце 60-х. Там такие ангелы пришли, так все разметали... Эту Вечность можно еще вдохнуть через то, что было сделано ребятами тогда.
Как вы думаете, что вам будет вспоминаться через много лет по поводу группы?
Мы четко знаем, что заложили такое зерно, которое не затоптать. То, что мы сделали, нельзя проигнорировать. Вот еще лет пять назад все это можно было забыть, как будто этого не было. А сейчас уже нет. Будут приходить люди, узнавать, выяснять...
И будет у них культурный шок.
Он и наступает у тех, кто с этим сталкивается, потому что не ожидает ничего подобного. Я вот играю 20 с лишним лет и наблюдаю ротации «хвостатых» на концертах. Они ничем не отличаются друг от друга: те же горящие глаза, хвостики, фенечки... Прошла одна волна, за ней идет другая, третья, четвертая... И такое впечатление, что времени не существует.
Какое есть на Земле место, может, даже и не одно, где обязательно должен побывать человек думающий, ищущий, чувствующий?
Их много, таких точек. Я точно знаю, что, если человеку небезразличен Христос и то, что он делал, то ему нужно побывать в Тэзе. Это монастырь во Франции. Туда может приехать и католик, и протестант, и православный. Там есть и общий храм, есть и отдельные крипты для тех, кто не считает для себя возможным молиться вместе с иноверцами. Если тебе небезразлична европейская культура, нужно обтаптывать и Италию, и Францию. Я бы сказал, все города, где еще сохранилась старая архитектура. Вот это моя мечта. Очень хочу побывать. Только надо ехать не в сезон, а когда туристов меньше. Я был много где в Италии, год назад был в Израиле и влюбился абсолютно. Теперь у меня одно из любимейших мест на планете. Очень хочу съездить на Восток, в Индию. «Шантарама» начитался. Мест очень много, все зависит от инициативы конкретных людей.
Скажите, вы себя считаете свободным человеком?
Да. Мне сложно повесить на уши лапшу, меня сложно заставить действовать в чьих-то интересах. Наверное, просто в силу возраста. Различные формы ролевой игры для меня достаточно прозрачны. Хотя наверняка есть виртуозы, который смогут и меня обвести вокруг пальца.
Пожелайте что-нибудь нашим читателям. Как музыкант, как человек.
Прежде всего спокойного сердца. Весь классический список смертных грехов — это список того, что возмущает человеческое сердце. А мир только и занят тем, чтобы сердце возмутить и извлечь из него прибыль. Человек, сердце которого возмущено, слепнет. Он становится уязвимым, им легко манипулировать и выжимать из него соки. Для этого все и делается. Тебя пытаются развести, а ты не разводись. Подыши поглубже, посиди, а потом снова посмотри на ситуацию: такова ли она, как тебе показалось с самого начала, или нет. Храни глубокий внутренний покой. Это совершенно не исключает ярости воина, например. В качестве иллюстрации могу привести замечательную притчу, которую очень люблю. Она о том, что означает хранить сердечный покой и что означает возмущенное сердце.
Жил когда-то суфийский шейх, на страну которого повадились нападать монголы. Докучали они ему страшно — каждые три месяца нападали и грабили. Шейх был человек мирный, хотя и воин, надоело ему отбиваться от монголов раз за разом, и решил он дать им решающую битву. И вот встретились два войска, мусульмане погнали татар, а шейх высмотрел военачальника, догнал его, сбил с коня и только собрался, поставив ногу ему на грудь, его зарубить, как монгол ему плюнул в лицо. Шейх постоял, вытер лицо, потом убрал меч и говорит: «Садись на коня и езжай прочь». Тот: «В чем дело? Ты меня не убьешь?» «Да нет». «А почему?» «Понимаешь, в чем дело... Я с вами боролся, как со стихийным бедствием. Ты будешь гневаться на град, на дождь, на наводнение? Нет, ты просто пойдешь и ликвидируешь последствия. Вот так и вы нападали на меня, я оборонялся. А когда ты плюнул мне в лицо, я почувствовал, что оскорблен. Это означает, что я плохо работал над собой. Приезжай в следующем году, и я отрублю тебе голову без малейших эмоций».
Вот и все. Это к вопросу о том, что спокойное сердце не подразумевает бездеятельность. Оно очень даже деятельно, но поступает правильно.
Группа вконтакте
Официальный сайт
© Altaxena